Часть 2.
Сейчас, по прошествии времени, я с трудом вспоминаю, что в какой день было, поэтому, не исключаю, что будут неточности.
Помню, пришёл священник, католический конечно, и помню, что хоть я и отказалась от его услуг, сам факт был очень приятен.
Помню, как медсестра передала мне привет от соседа по автобусу – он с тяжелейшим переломом правой руки после операции лежал в другом госпитале, где медсестра, как я поняла, работала в свободную от этой больницы смену.
А вот консул, несмотря на бодрые рапорты по телевидению о посещении всех больных, до моей больницы добрался только во вторник к вечеру (авария произошла в воскресенье), и все эти дни не было рядом ни одного человека, у которого я могла бы хоть что-нибудь узнать о состоянии руки и перспективах. Чудовищно не хватало знания английского языка. Консул принёс много фруктов, которые по вышеописанным причинам мне не пригодились, и весть о том, что я должна лететь в Москву – деньги на лечение закончились.
Во вторник приехала и Люба, которую я очень ждала. Кстати, её приезд ко мне в Познань состоялся, думаю, только благодаря тому моему первому звонку домой. Очень оперативно дочери связались с турфирмой, взяли их как говорится с пылу с жару, пока они были в шоке, обе получили визы и только потом решили кто именно полетит. Больше никому из родственников это не удалось: турфирма стала отвечать, что состояние раненых не требует прилёта родных.
К жутким болям в руке, постоянной мучительной тошноте и общей слабости прибавился предполётный страх – я ведь недаром выбрала автобусный тур. Но выхода не было: мне дали подписать бумагу, что либо я уезжаю, либо оплачиваю лечение самостоятельно.
Благодаря Любе, которая в отличие от меня владеет английским, я узнала, что перелома у меня нет. Но я никогда не забуду фразу врача в ответ на мою жалобу на сильную боль: «Я ещё не знаю, что будет с этой рукой».
Как только стало ясно, что я уезжаю, изменилось, или так мне показалось, отношение ко мне: ночью от меня так и не отсоединили поставленную перед сном капельницу, а у меня не было никаких сил вызывать медсестру, а утром мне даже не стали «макать» руку.
Зато дали подписать ещё одну бумагу о том, что я в состоянии лететь сидя. Меня, не то что не встававшую ни разу, а даже и не садившуюся на кровати, практически ничего не евшую и не пившую три дня, предупредили, что по трапу я должна буду подняться самостоятельно. Я согласилась, хотя слабо себе представляла даже то, как пересяду с кровати в кресло-каталку.
Люба получила целый и невредимый чемодан. В больнице, что тронуло до глубины души, мне вернули все находившиеся при мне ценности до последнего цента. Вернулась ко мне и моя цепочка с кулоном-подковкой.
Из всей находившейся в чемодане одежды удалось надеть только халат, у которого достаточно широкий рукав, на ноги - пластиковые тапочки. У персонала попросили памперс – путь был неблизким, косынку, чтоб подвязать руку, да укол чего-нибудь успокоительного.
Предстояло два перелёта – из Познани в Варшаву и из Варшавы в Москву.